«Страшная новость состоит в том, что постепенно существенно падает цена войны»
- Вкладка 1
Андрей Мовчан (руководитель экономической программы Московского Центра Карнеги): Классическая экономическая наука очень долго и практически до настоящего времени игнорировала такую вещь, как война. Потому что война – это своего рода разрыв, а экономическая наука всегда оперирует гладкими кривыми. И всегда в экономике считалось, что мы играем в игру, у игры есть правила, а если кто-то бьет кулаком и смахивает все фигуры, то это уже не экономика, уже не игра. Понятие global game, то есть игра, включающая возможность смахнуть все фигуры, а потом объясняться с судьями, вошло в теорию совсем недавно. С одной стороны, есть очень мало серьезных работ по поводу экономики войны и вообще экономики катастрофы. А с другой стороны, эта тема настолько большая, что попытаться что-то сказать в течение 15 минут очень сложно, в лучшем случае можно попытаться прочесть оглавление небольшой книги на эту тему. И вот я и подумал, что, наверное, лучший вариант – это попытаться прочесть оглавление.
Что мне кажется важным вообще говорить про экономику войны. Ну, понятно, что экономика – это наука о бенефициарах и больше ни о чем. Потому что все остальное не одушевлено и не интересно. Так вот вопрос, кто реальные бенефициары войн, почему и как это будет меняться со временем, наверное, самый интересный. Прежде всего, все, кто знаком с теорией игр, я думаю, поймут сходу выражение, что война – это игра с отрицательной суммой. Действительно, есть трех- или четырехзначное количество научных работ, убедительно доказывающих, что в истории человечества война всегда была игрой с отрицательной суммой, то есть стороны, вовлеченные непосредственно в вооруженный конфликт, в сумме теряют value в результате военного конфликта. Соответственно, это теория, но мы можем поговорить и о практических примерах, которые в основном это подтверждают, поскольку игра с отрицательной суммой всегда очень невыгодна. Но, как правило, есть другие игры, которые выгодно начинать параллельно, поэтому, раз война начинается, это значит, что где-то что-то очень серьезно сломалось. И причин у этого немного.
Стандартный conventional-лист, конвенциональный (не знаю, как это по-русски) набор причин примерно следующий. Первая причина – это глубокая уверенность одной из сторон в том, что у нее есть подавляющее превосходство. Такое подавляющее, что они могут получить позитивный value за счет того, что вторая сторона получит негативный value по величине значительно большей. Так воевали древние империи. Римская империя входила на чужую территорию, понимая, насколько у нее подавляющее превосходство. При этом мы помним, как часто они ошибались. Та же война Красса против парфян – классический пример, когда уверенность есть, а результат сильно отрицательный. Сегодня такие войны вообще маловероятны, но не потому что нет империй и малых государств, а потому что империи стали по-другому оценивать свои потери. Сегодня развитая империя считает, что жизнь ста своих солдат намного ценнее, чем жизнь пары миллионов солдат малоразвитой страны. Именно поэтому количество таких войн стало сильно меньше. И тем не менее, они есть, все равно они происходят, потому что у них есть еще и другие причины.
Существуют ситуации, в которых есть сторонний фактор, который угрожает настолько большим убытком, что вы идете на войну, чтобы его нейтрализовать и получить меньший убыток. В частности, классический пример – это начало Великой Отечественной войны. Тотальное недоверие между двумя диктаторами привело к тому, что Гитлер был уверен, что Сталин начнет войну – нам с вами сложно судить, так это или не так, есть множество свидетельств за и против, но Гитлер был точно уверен, что это так. Он считал, что почти безнадежное начало войны против Советского Союза – все-таки меньший риск, чем если этого не делать, потому что позиции Советского Союза укрепляются, и он может скоро начать войну, и тогда Германия проигрывает. Вот такой классический пример стороннего отрицательного фактора. А существует еще сторонний положительный фактор.
Со сторонним положительным фактором есть, пожалуй, два базовых варианта. Первый вариант – это когда есть какое-то внешнее влияние: кто-то очень просит вас начать войну и обещает компенсировать потери с лихвой. Такое бывает. Или второй фактор – это когда вы с вашим противником по-разному оцениваете value. Например, вам нужно пробиться к морю, а у противника, в принципе, этого моря сколько угодно, и он не будет считать огромной потерей уступку этого коридора. Таких войн тоже в истории было достаточно много с малыми территориальными изменениями. Та же самая финская война Советского Союза – классический пример. Для финнов эта территория была значительно менее важна, чем для Советского Союза, по разным причинам – по экономическим, по идеологическим, по агентским, о которых мы сейчас будем говорить. Но тем не менее вот классический пример позитивного стороннего фактора. Для Советского Союза даже огромные жертвы были в данном случае оправданы, потому что это стратегически важная вещь.
Наконец, конечно, серьезной причиной многих войн является агентский конфликт. Внутренний агентский конфликт понятен – какая-то страта или элита внутри общества бенефициирует, в то время как общество целиком проигрывает. Вот недавний русско-украинский конфликт, в нем с обеих сторон присутствует целый набор агентов. От небезызвестного Кости Малофеева как индивидуального агента до целых больших групп силовиков с нашей стороны и группы людей на Украине, которые явно так или иначе бенефициировали или думали, что будут бенефициировать от этого конфликта. Чуть позже мы поговорим о том, как агенты войну вызывают, но они действовали, на самом деле, очень логично и очень предсказуемо в этой ситуации. С другой стороны, например, вторая война между Соединенными Штатами и Ираком. Есть достаточно серьезные данные, что одним из таких агентов этой войны была компания Halliburton. Учитывая связи компании Halliburton в тогдашнем руководстве Соединенных Штатов Америки, это вполне реальный вариант. Действительно, в итоге они получили около 100 миллиардов долларов заказов на восстановление иракской нефтяной промышленности. Вот классический пример агентского начала войны. Вообще понятно, что Ираку война была не нужна. Понятно, что США война была не нужна. Понятно, что Ирак считал, что США война не нужна, потому что они недооценивали ситуации с агентом. В результате они просчитались, в результате США тоже просчитались, потому что все оценки ущерба от этой войны, которые готовились, в том числе, людьми, работающими на Halliburton, были сделаны заведомо неправильно, как мы уже теперь понимаем, они были занижены в десятки раз. Это классический пример агентского влияния.
Еще один классический пример агентского влияния – это так называемые «войны отчаяния», когда элита или правящая группа в стране начинают войну, потому что это способ удержаться у власти. Или способ девиации общественного сознания, увода его в другую сторону, или консолидации общества, или решения экономических проблем. Если мы, например, с той же Германией… но я не приведу того примера, который вы ждете. Если с той же Германией опуститься чуть-чуть назад, в середину 30-х годов, экономика Германии того времени была невероятно похожа на экономику России сейчас, у них даже были свой Кудрин и Греф, вполне конкретные люди, которые говорили ровно то же, что говорят Кудрин и Греф сейчас. При этом на фоне роста ВВП у них были продовольственные карточки, и население достаточно быстро нищало. И военная мобилизация была, вообще говоря, единственным выходом из ситуации. Но военная мобилизация требует выхода наружу, она требует войны. Вам нужны внешние ресурсы. Германии нужны были внешние ресурсы для того, чтобы поддерживать свою промышленность. Ну и кроме того там попался правильный человек – Герман Геринг, который очень убедительно это доказывал, а потом убедительно проводил в жизнь всю эту политику. Вот это тоже вариант такой агентской войны.
Кроме того, конечно, любая игра – это вещь многоходовая. У вас может быть так называемый Mouse Trap, когда серия субоптимальных шагов обеих сторон, основанных на, скажем, самый простой вариант – искаженной, неверной информации, приводит к ситуации, когда вы уже не можете отступить назад, когда отступление назад дороже, чем движение вперед, а в конце стоит война. Я очень боюсь, что мы увидим ровно эту ситуацию в Сирии в ближайшее время, потому что похоже, что, действительно, с разных сторон делаются субоптимальные шаги, и все втягиваются в ситуацию, когда выход становится дороже входа. Но пока, по крайней мере, мы об этом не знаем. Классическим примером такой ситуации является, скажем, нагнетание ненависти внутри общества к внешнему источнику проблем как попытка канализации протеста. В какой-то момент общество проскакивает точку невозврата, и власть уже не в состоянии удерживать ситуацию, потому что общество требует войны. Таких примеров в истории очень много, я даже не буду их приводить, они, по-моему, всем хорошо известны.
Ну, и наконец, на мой взгляд, самое главное, что приводит к войнам в современном мире, это влияние внешних бенефициаров – третьих лиц, которые находятся вне пространства войны и театра. Какие у внешних бенефициаров могут быть интересы? Ослабление сторон, ведущих войну – если это некоторая третья сторона, которая пытается покупать элиты, толкать их в войну, дезинформировать и так далее. Защита своих интересов. Например, руководство и группы, которые управляли Южным Вьетнамом, активно затягивали американцев внутрь войны ровно потому, что они должны были бенефициировать, не было option value – так и так они теряли все, и втягиванием в войну третьих сторон они могли попытаться отстоять, по крайней мере, часть того, что они хотели отстоять. Иногда крайне важным для ведения бизнеса является повышение рисков. Это важно там, где у вас должна быть очень высокая маржа. А высокая маржа появляется только там, где высокие риски. В частности, мы знаем, что крупные наркокартели лоббируют ужесточение антинаркотического законодательства по всему миру, потому что именно жесткое антинаркотическое законодательство позволяет повышать цены. И эта цена повышается непропорционально риску нарушения законодательства, и наркокартели получают большую маржу. То же самое получается, когда у вас есть территория наркотрафика или территория производства наркотиков. Вам нужно повышать риски на этой территории, вам нужно создавать нестабильность, потому что в противном случае вы не будете иметь возможность нормально производить и с высокой маржой продавать, вы не будете иметь возможность бороться с конкурентами и организовывать высокие барьеры входа. Поэтому, скажем, территория Афганистана вряд ли будет мирной в ближайшее время, потому что слишком важно иметь там нестабильность, неконтролируемость, непрозрачность. Грубо говоря, в противном случае все придут и начнут растить опиум, даже Харитонин. Сейчас Харитонин не может этого делать, а наркокартели могут. Или у вас есть территория трафика, вам нужно возить через эту территорию. Слишком дешевая перевозка будет доступна всем, а вы хотите контролировать ситуацию. То же самое связано с проблемами реализации своих товаров.
Как вы знаете, некоторые компании, например, производят вооружение. И наличие войн необходимо для этих компаний с точки зрения увеличения спроса на свой товар как впрямую, так и косвенно: чем больше войн, тем больше риска, тем больше вооружаются страны. Для того, чтобы испытывать свое вооружение, для того, чтобы показывать свое вооружение. Известно, что на локальные войны съезжается большое количество экспертов из третьих стран, ровно для того чтобы посмотреть, как работают новые системы оружия. Очень часто поставки новых систем оружия на театр военных действий ведутся бесплатно или по очень низким ценам для того, чтобы их проверять, чтобы смотреть, как это работает, чтобы потом лучше их продавать или адаптировать. И кроме того, есть еще такая вещь, как влияние на мировые рынки. Что может быть лучше для цены на нефть сейчас, чем война Ирана и Саудовской Аравии. Я не уверен, что войну эту удастся развязать, но действия российской армии в Сирии – это один из факторов, который может привести к такой войне. Поставка Ирану современных средств военной авиации, которую Россия может начать, это один из лучших способов развязать войну. Я не говорю, что Россия будет развязывать эту войну, я не знаю, я не допущен в Генштаб. Я не говорю, что это получится – я тоже не знаю. Но в принципе, это классическая картина, которая в мире не раз повторялась – развязывание войны в интересах того или иного рынка или увеличения цены товара на рынке. Когда вы выбиваете поставщиков с рынка и делаете искусственный дефицит.
Точно так же может происходить блокада торговых путей во время войны. Помните, что происходило – хотя вряд ли кто-то из вас помнит, даже я не помню – в 70-е годы. Что происходило во время предыдущего конфликта в Персидском заливе, когда были атаки на танкеры с обеих сторон, и в этот момент резко поднялась цена на нефть, и все, кто продавал нефть не через Персидский залив, очень радовались этой ситуации, естественно. Таким образом вы можете ухудшать условия бизнеса для конкурентов. Если, например, очень условно – мы говорим о войне, поэтому все слова условны – развязать войну с Египтом, то перекрывается Суэцкий канал, и перекрытие Суэцкого канала очень сильно повлияет, скажем, на перевозки из Китая в Европу. Соответственно, если вы можете перевозить по-другому, например, новый «шелковый путь» через Россию, то атака на Египет, когда этот «шелковый путь» есть, даст вам возможность зарабатывать гораздо больше на транспортировке здесь. И так далее. То есть такая геовоенная политика очень часто экономична и очень часто работает.
Как можно воздействовать на эти сферы? Понятно, что основное воздействие финансовое. Если вы будете внимательно смотреть за тем, что происходит в мире, вы увидите, что, например, ИГИЛ, который сейчас является врагом номер один всего прогрессивного человечества, при этом активно торгует нефтью. Но он торгует нефтью с кем-то. Он не сам с собой торгует нефтью. Значит, кто-то покупает нефть, и кто-то продает ему оружие. Учитывая, что счет в Европейском банке на клиента открывается примерно два месяца, потому что нужно проверить любого клиента, даже если это российский бизнесмен, торгующий овощами, у меня возникают большие вопросы относительно непрозрачности схем торговли оружием и нефтью ИГИЛ. Я думаю, что они абсолютно прозрачны, известны, и понятно, что ИГИЛ финансируется теми же самыми бенефициарами войны. И действительно, бенефициаров достаточно много – это можно отдельно поговорить. Плюс, как мы знаем, армия Асада и правительство Асада покупают и продолжают покупать у ИГИЛ достаточно много нефти, потому что, по большому счету, им больше негде покупать нефть. И это тоже часть общей картинки, которая здесь разворачивается. И это все можно очень долго обсуждать.
Помимо подобных финансовых мотивировок, есть, безусловно, идеологическое провоцирование, которое тоже очень часто работает. Все-таки мы живем в обществах, обществу свойственна аберрация сознания. И, конечно, высокий уровень дезинформирования. Вот я говорил об истории Halliburton и Ирака. Это классический пример, когда операция по дезинформации была поставлена на высочайшем уроне. Там крупнейшая страна мира, и лучшая разведывательная система, и самая, пожалуй, демократическая система принятия решений, тем не менее тотально дезинформирована относительно ситуации. Понятно при этом, если возвращаться обратно, кто бенефициирует. Население всегда проигрывает в войне. Как правило, оно всегда участвует и всегда проигрывает. Активные участники проигрывают оба, как я уже сказал. Внутренние агенты тоже проигрывают часто. Если вы посмотрите, скажем, на украинских агентов войны, да и большинство русских агентов, то, на самом деле, они проиграли в этой ситуации. Внешние агенты в прямом контакте проигрывают редко. И совсем никогда не проигрывают внешние агенты в непрямом контакте, которых даже не видно в самой войне.
Что еще, если говорить быстро, можно сказать про это? Ситуация в мире, конечно, меняется. Меняется ситуация с факторами войны, меняется ситуация с результатами войны. Самым главным противником войн является, как это ни странно, статистический рост внешней торговли. Существуют предельные уровни внешней торговли между странами, запретительные для ведения войны. Это совершенно точно известно, есть цифры. Ни одна война не происходит никогда при превышении определенного уровня внешней торговли между двумя странами. Потому что невозможно пожертвовать такими объемами. В частности, поэтому мы никогда не будем воевать с ЕС – там мы очень далеко за запретительными уровнями находимся. В частности, поэтому ничего нельзя сказать про Китай, потому что у нас очень маленькая торговля с Китаем. Рост индивидуального благосостояния. Есть формула, которая очень похожа на гравитационную: практически вероятность войны между странами обратно пропорциональна произведению квадратов благосостояния граждан в этих странах, то есть квадратичная функция падения этой вероятности, что тоже приятно, потому что есть хороший способ избегания войн – можно просто выращивать благосостояние. Частая сменяемость агентов. Очень четкая связь между средним количеством лет пребывания у власти одной группы и количеством войн, которые происходят в стране. Чем короче срок, тем меньше войн. Если вы смотрите на Соединенные Штаты Америки и недоуменно задаете вопрос, что вроде сменяемость очень быстрая, а войн много – там, на самом деле, всего два агента у власти. Здесь теория говорит, что в Америке сменяемость очень условная, потому что там два агента, две партии, которые сменяют друг друга примерно раз в восемь лет, и очень высокая преемственность поведения. В Европе партий больше обычно, и сменяемость лучше, и Европа намного меньше воюет. Кроме того, очень серьезным агентом против войны является блоковость стран. Страны, входящие в военные блоки, очень редко воюют, за исключением войн, которые они ведут, когда имеют подавляющее преимущество. Ну, а мы говорили, что войны с подавляющим преимуществом постепенно изживаются, потому что в данном случае очень высока цена для более сильной стороны.
Что с экономической точки зрения будет в ближайшее время с войнами происходить? Страшная новость состоит в том, что постепенно существенно падает цена войны. Самолет без пилота значительно менее ценен. Робот, который атакует – малый дрон, крылатая ракета – намного менее ценен для цивилизованного мира, чем рядовой Райан. Поэтому, с одной стороны, есть тенденция к увеличению вероятности войн первого типа, потому что ставки начинают падать – можно просто послать много ракет куда-нибудь и смотреть, что получится. С другой стороны, это же превращает войны в абсолютно другой тип противостояния – так называемое нелетальное противостояние или диверсионные войны, гибридные войны, которые мы сейчас видим. Войны без контуров фронтов, когда вы не понимаете, кто с кем воюет. Также достаточно много, видимо, в ближайшее время в XXI веке будет так называемых дружественных войн, когда две дружественные страны ведут между собой войну на третьем театре военных действий, потому что солдат там практически нет, воюет вооружение, они его таким образом испытывают, сравнивают друг с другом, кто что может сделать, идет конкуренция разных типов вооружений. В этом смысле какие-нибудь вьетнамские или корейские войны своего времени, которые были кровавыми и приводили к реформам внутри воюющих стран, сегодня будут значительно менее травматичными для империи – империи будут в состоянии выносить их на третий театр и проводить. И это плохая новость.
Хорошая новость состоит в том, что чем дальше мы живем, тем сложнее искажать информацию о войнах. Уже сегодня с наличием социальных сетей, с наличием средств разведки малых и так далее Halliburton было бы сложно фальсифицировать ситуацию в Ираке, например. Сложнее, чем тогда. Хотя мы знаем, что большое количество войн в мире происходило из-за так называемой petro-агрессии, когда страны накапливали излишки материальных и финансовых ресурсов в связи с продажей минеральных ресурсов. Минеральные ресурсы стали стоить намного дешевле, они вряд ли будут стоить дороже дальше. И скорее всего, будет меньше ресурсных войн просто потому, что ресурсы теряют стоимость, а ресурсы относительно легко захватить. Стоимость растет у технологий, а технологии захватить сложно. И поэтому страны будут переходить к другим, невоенным методам взаимодействия. В том числе недавно появилось понятие геоэкономики. Ну и, конечно, очень быстро меняются конкурентные преимущества. У нас каждые 10 лет новая палитра конкурентных преимуществ стран. Воевать становится глупо, потому что, пока ты воевал, поменялась конкурентная ситуация, воевать уже нужно в другом месте. И в этом смысле, наверное, это тоже хорошая новость.
С другой стороны, видимо, как тот же Стратфорд считает, будет расти доля войн отчаяния, о которых я говорил в самом начале. Это когда у вас дестабилизация ситуации в государстве приводит к войне с соседним государством. Дестабилизация будет больше, особенно в регионах, в которых низкая существующая природная рента и низкий ВВП на человека. Есть так называемый «красный квадрат» – от 0 до 6 тысяч долларов ВВП на человека и от 0 до 12% доля ренты ВВП, в котором все время происходят войны, цветные революции. Там, в общем, идет очень большая активность, и они все больше при этом захватывают соседние страны. Ну и поскольку увеличивается количество, так сказать, непобедимых блоков – блоков, в центре которых находятся ядерные державы, – цена войны тоже будет расти, и это тоже будет уменьшать количество войн. Ну, а геоэкономические войны – это войны санкций – выходят на первый план и будут развиваться. Санкции, действительно, могут быть страшнее бомб. Как мы видим с Ираном, даже не очень серьезные санкции могут заставлять страну менять свое поведение. И в этом смысле я бы даже где-то хотел закончить обратным выводом. Если сегодня в эпоху такой мощной геоэкономики вы видите санкции не страшные, то это значит, что мы имеем дело с классической дружественной войной, когда страны, которые в риторике и на экранах телевизоров враждуют между собой, на самом деле, хорошо договорились и ведут согласованную политику. То, что происходит сейчас, скажем, между Россией и США, тот уровень санкций, который применяется, показывает, что есть высокий элемент согласия в деятельности и никакой войны, на самом деле, нет.
Карл-Хайнц Паке (декан факультета экономики университета в Магдебурге, вице-президент Фонда Науманна): К сожалению, мои знания о войнах и, в частности, причинах войны достаточно поверхностны. В Фонде Егора Гайдара в качестве темы выбрали экономическую стороны войны. Однако, как я уже сказал, экономисты сегодня не обладают достаточной информацией, чтобы анализировать конфликты. Ведь обычно экономика рассматривает более конструктивные темы вроде, например, торговли, которую можно назвать полной противоположностью войне. Но я буду говорить сейчас скорее об экономических последствиях войны.
Перед тем, как начать раскрывать эту тему, я бы хотел отметить, что приехал из Германии, страны, которая проиграла две мировые войны в прошлом веке. В какой-то степени она несет ответственность за развязывание Первой мировой и полностью – за Вторую мировую. И если посмотреть на обе эти войны, то в экономическом плане их итоги были абсолютно разрушительны. Но в политическом плане результат Второй мировой был не так однозначен, потому что, к счастью, некоторые смышленые политики решили тогда задуматься о сотрудничестве и из этой ужасной истории вынесли урок о том, что ситуация, в которой мир оказался после Первой мировой и которая привела к новой войне, не должна повториться. И здесь стоит отметить, что сейчас Европу, действительно, можно назвать мирным регионом. Но в ее истории войн было предостаточно, и в какой-то момент эти национальные конфликты достигли своего пика. Но, к счастью, эти времена прошли.
Теперь давайте посмотрим на экономические последствия войн. Что такое война с экономической точки зрения? Технически, это огромное перераспределение ресурсов: в мирное время приоритет отдается потребительскому рынку (цель здесь – обеспечение товаров и услуг лучшего качества по меньшей цене), а в военное – это производство средств уничтожения. Поэтому, очевидно, производители вооружения выигрывают в войне, а производители других товаров – проигрывают. Возможно, это не заметно в одночасье, но последние действительно проигрывают. Многие историки, особенно историки-марксисты, апеллируют к этому как к доказательству того, что многие войны движимы материальным интересами индустриального военного лобби. Я думаю, в каком-то смысле они правы, но во многих случаях за конфликтами чаще всего стоят идеология, империализм, а не просто экономика. Она, конечно, играет определенную роль, но не стоит придавать ей такое большое значение.
Я выбрал всего два из множества примеров войн, которые, по моему мнению, очень поучительны своими уже очевидными экономическими итогами, а также результатами, которые могут проявиться в долгосрочной перспективе. Первый пример – война во Вьетнаме, а второй касается России – это украинский конфликт.
Война во Вьетнаме длилась около 10 лет. Что она значила для американского общества? Во-первых, в течение всего этого времени это была полная фиксация на военной теме. В те годы я был еще ребенком, смотрел телевизор в Западной Германии и не могу вспомнить ни одной программы, телешоу, новостной передачи, где бы не упоминался Вьетнам. Так что даже в Германии эта тема была все время на слуху, а что уж говорить о США. Поэтому, думаю, одержимость войной на психологическом, политическом, социологическом уровне была громадна. Во-вторых, когда она закончилась, американцы были чрезвычайно унижены. Ведь идеологические цели, поставленные властями для оправдания военных действий, не были достигнуты. А поскольку американцы в принципе не привыкли проигрывать, для них это было чрезвычайно болезненно. В-третьих, война очень пагубно сказалась на экономике Соединенных Штатов. Я даже не могу назвать ни одного позитивного итога в этом событии.
Здесь также следует помнить, что США в 1950-х - начале 1960-х годов были доминирующей экономикой в мире. Когда в 1973 году начался заключительный этап войны во Вьетнаме, госдолг Штатов был колоссален и в итоге был частично монетизирован. Дала сбой ранее исправно работавшая Бреттон-Вудская система с ее твердыми обменными курсами и ценами на золото, последовала высокая инфляция, она перекинулась на Германию, которая к тому времени уже пережила одну тяжелую гиперинфляцию в начале прошлого века. Немецкое общество было не готово принять эту чужую инфляцию, было массовое сопротивление, а весной 1973 года система твердых обменных курсов прекратила свое существование. Это было еще одним унижением для Америки, а следующие после краха Бреттон-Вудской системы годы были очень тяжелы не только для американской, но для всей мировой экономики.
Так что в данном примере я не могу найти ни одного позитивного экономического эффекта для экономики страны. Массовая одержимость, идеологическое противостояние в итоге привели к унижению всего общества, чья страна в те годы считалась супердержавой. Я думаю, в каком-то смысле мы до сих пор не до конца переварили последствия этого поражения. Слабость, которую показала американская экономика, была главным результатом этого макроэкономического дисбаланса.
Теперь о России. Я не буду говорить о политическом курсе страны, но это явно напоминает какой-то неоимпериализм, выраженный через попытку дестабилизировать или контролировать регионы, которые Россия считает своей зоной интересов. Так что здесь главная причина кроется не в экономике. Какими будут последствия этой войны? Если говорить очень коротко, то, в моем представлении, в первую очередь российской экономике придется столкнуться с новыми вызовами. Сейчас она сильно зависима от нефтегазовых доходов. За последние 10-15 лет доход на душу населения значительно увеличился именно благодаря продажам углеводородов. Такая модель нежизнеспособна в долговременной перспективе, цены на нефть падают, и многие эксперты считают, что такая ситуация продлится еще достаточно долго. Другими словами, легкие деньги закончилась, нужны новые источники дохода.
В моем университете в Германии учится много российских студентов, и я знаю, какие они смышленые. Поэтому Россия, если говорить об ее интеллектуальном, человеческом потенциале, может предложить миру многое. Но это возможно только при правильном применении, нужна какая-то инновационная деятельность. Нужны структурные реформы в экономике, уход от производства вооружения и нефтегазовой продукции.
Я считаю, что если Россия хочет процветания, то сейчас она идет по неправильному пути. Нынешнее старомодное империалистическое мышление не работает в условиях глобализации, оно мешает стране реализовать себя как высокотехнологичную, инновационную и современную страну-производителя. Так что в фундаментальном плане, мне кажется, сейчас Россия, как и США в 1960-х годах в ходе войны во Вьетнаме, отвлечена различными факторами и не может ступить на правильный путь. Сейчас самое время властям признать этот факт, иначе (если подобная ситуация продолжит развиваться, мышление не изменится, а цены на нефть останутся на нынешнем уровне и новая инновационная экономическая модель не будет создана) Россия будет неконкурентоспособной страной со средними экономическими показателями, молодежь которой будет уезжать в поисках больших перспектив. Так что к нынешней ситуации стоит отнестись с настороженностью. И хотя в краткосрочной перспективе картина представляется достаточно безобидной, в будущем страна может столкнуться с разрушительными последствиями не только в экономике. Потому что империалистические амбиции без стабильной экономики не могут существовать, в противном случае такое государство не сможет быть сильным и влиятельным.
Василий Жарков (руководитель программы «Международная политика» Московской высшей школы социальных и экономических наук (Шанинка)): Прежде всего, я хочу сказать, что, конечно же, я не экономист. И вообще с Московской высшей школой социальных и экономических наук, которую я здесь представляю, существует известная коллизия. Теодор Шанин основал ее 20 лет назад, и до сих пор в ней нет экономического факультета.
Но я думаю, что русский язык в этом кейсе играет с нами злую шутку, особенно постсоветский русский язык. Потому что когда мы говорим об экономике войны и когда мы говорим слово «экономика», мы часто понимаем его как economics, в то время как в мире и когда-то в России – но у нас есть аллергия, особенно у старшего поколения, на это понятие – это политэкономия, political economy. Сегодня в политической науке, не в экономике, а именно в политической науке и в теории международных отношений существует мощное огромное направление, базово неомарксистское, которое называется international political economy. Никто не рискует перевести его на русский язык, потому что если мы скажем «политическая экономия», все сразу застонут и скажут «ну, понятно, что это такое», это нечто марксистское, параноидальное. И, опять же, у многих из нас сидит в голове вот это представление, о котором частично сказал профессор Паке, что всем известное нам произведение Ленина «Империализм как высшая стадия капитализма» говорит о том, что за ведущими мировыми державами, делящими мир, стоят интересы крупного капитала.
Кстати, обратите внимание (я недавно совсем перечитывал эту работу), для Ленина совсем не стоит вопрос доказательства этого факта. Он никаким образом не пытается объяснить, почему эти корпорации, этот капитал движут правительствами. Отчасти это редукция, безусловно. И это редукция вызывает большие вопросы у меня как у человека, смотрящего на это из перспективы политической науки. Потому что для политической науки существует как минимум один важный экономический аспект, от которого мы никуда не можем деться, если мы политическая наука. Это вопрос об общественном благе – один из центральных вопросов политической науки. Это не вопрос увеличения прибыли конкретных компаний или частных лиц, но это вопрос увеличения благосостояния обществ в целом. Опять же, здесь на уровне сегодняшней глобализации может так или иначе ставиться вопрос об интернациональном общественном благе. Существует ли оно и возможно ли оно в принципе? Но здесь я немножечко забегаю вперед.
Наконец, еще один важный тезис. В отличие от экономистов для тех, кто занимается политической наукой, как вы догадываетесь, война – это, во-первых, одно из базовых понятий, а во-вторых, без войны рассуждения о политическом довольно затруднительно. Как бы мы ни относились к войне, война присутствовала и присутствует в истории человечества, и это часть политического процесса. При том что, если мы будем следовать Гоббсу, то даже отсутствие военных действий есть состояние войны, потому что тогда, когда мы готовы к войне, когда мы собираемся участвовать в войне, это уже война. Точно так же, как дождливая погода – это не тогда, когда идет дождь, а когда мы имеем зонт и плащ у себя в прихожей. Ровно это состояние войны не является чем-то новым для тех, кто занимается политической наукой. Все вот эти благоглупости, которые можно прочитать в публицистике, особенно такой околокомсомольской, о том, что война – это проявление архаики. К сожалению, ничего подобного. Это как раз часть естественного состояния человека. Поскольку государство, находясь в естественном состоянии анархии, у нас не существует и невозможно единое государство в мире, между людьми, по факту, происходит то, что Гоббс описывал как война всех против всех.
Однако я здесь ставлю очень важную запятую, потому что я совершенно здесь не собираюсь быть апологетом войны. Ибо тот же Гоббс говорит нам о двух сторонах основного естественного закона. И первая сторона основного естественного закона обязывает нас искать мира в любой ситуации. Несмотря на то, что идет война, то, что обязывает нас – кого нас? – интеллектуалов в первую очередь. Но, правда, есть вторая сторона этого закона, которая говорит о том, что, если вы не можете найти мира, если вы не нашли его и если вашей жизни что-то угрожает, вы вправе защищать себя любыми средствами. На этом парадоксе, по большому счету, держится то, что можно назвать теорией отношений между странами и народами в новое время. И нахождение баланса между двумя этими сторонами – это тот вопрос, на который ищет ответ моя наука, базовая.
Здесь есть определенная оптимистическая перспектива, родившаяся в 1795 году, когда Иммануил Кант написал свой трактат «К вечному миру». В этот год Наполеон захватил Нидерланды, Пруссия, Российская империя и австрийская империя разделили и стерли с карты Европы Польшу, а Персидский шах устроил резню в Тбилиси, уничтожив практически все грузинское население этого города. Тем не менее, в этом году Кант написал свой политический проект, как он о нем говорит, «К вечному миру», где, не отрицая войны как данности, которую мы наблюдаем, не отрицая природной склонности человека к войне, связанной с недоверием, стремлением к соперничеству и с тем, что Гоббс называет жаждой славы, а Кант – честолюбием, не отрицая этого факта и не пытаясь изменить природу человека, но пытаясь опереться на нее, он ищет подходы к более мирному сосуществованию. И, в частности, Кант выдвигает гипотезу, именно как гипотезу, о которой в утвердительной степени сказал Андрей Мовчан, и говорит более осторожно, он все-таки не экономист. Он говорит: если мы начнем войну, даже если мы ее выиграем, совершенно неочевидно, что расходы, понесенные в ходе этой войны, не будут больше, чем то, что мы приобретем. И он перечисляет эти расходы: разрушение, самая важная, наверное, потеря, которую довольно трудно посчитать в количественных показателях – это человеческие жизни, на мой взгляд. Да, их можно сосчитать по головам, но ведь это человеческие жизни. Вы можете получить компенсацию в миллион долларов после своей смерти, но зачем он вам нужен. Это долги, и так далее, и так далее, о чем говорит Кант. И он выдвигает гипотезу о том, что то общество, где сообщество домохозяев (я попробую это перевести так) сообщество граждан, сообщество независимых экономических акторов принимает решения или участвует в принятии решения, это общество, как он выражается (он не говорит о том, что оно избежит войны обязательно), лишний раз подумает, прежде чем ввязаться в такую нехорошую игру.
Я хочу обратить на это внимание, здесь нужно избегать редукции в формулировках, ибо он не говорит о том, что войны обязательно не будет, он говорит о том, что такое общество граждан много подумает прежде чем начать войну. И здесь есть один очень важный момент. Этот момент связан с вопросом: а можем ли мы вообще говорить о причинах войны как чем-то рациональном? Профессор Паке упомянул слово «аттитьюд». Это слово очень важное, на мой взгляд, и оно важно не только для психологии, оно важно и для политической науки, по крайней мере, с Габриэля Алмонда. Но предполагает ли аттитьюд рациональное поведение? Аттитьюд – это реакция на что-то, что связано с нашим представлением о плохом и хорошем. «Крым наш», а Украина нет и так далее – это иррационально. Какие-то рациональные аргументы в тот момент, когда люди совершают аттитьюд, точнее когда он происходит с ними, очень трудно приводить. Их можно приводить потом. И потом, действительно, выясняется, что это было тотально никому не нужно и не выгодно.
Дискуссия состоялась 10 февраля 2016 года в рамках цикла «Новые войны: почему человечество продолжает воевать в XXI веке».